Идем как слепые, нащупываем нашей гидроакустической станцией дорогу. Так прошел час. Начинаем искать акустический канал: переходим на главные электромоторы, уходим с шестидесятиметровой глубины на десять метров вниз. Замеряем температуру и соленость воды, еще на десять метров — и опять замер, и так до 170 метров. Начинаем всплывать на 60-метровую. На лодке, кроме экипажа, четверо штатских инженеров. Их называют геодезистами для конспирации. Это они ищут канал в океане. Но для нас это пока секрет.
Время проверить, далеко ли мы ушли от кромки. Пускаю секундомер. Слышу — бум-ax! Это тральщик взорвал глубинную бомбу. Подсчитываю дистанцию до него. Нет, не утащило нас неведомое нам подводное течение. Чувствуем себя уверенней. Так проходит полтора суток. Лед над нами тонкий, всплываем, радуемся, как будто уже все позади и мы пришли на базу. На самом деле еще 25 суток испытаний.
Время дневное, но дня полярной ночью ведь нет, только сумерки, и в сумерках видим, как идут к нам белые медведи. Один из них, самый большой, подходит к корме лодки. Корма сидит низко, медведю на палубу лодки легко зайти, для него это лишь пологая горка, ведь вместо воды сейчас лед.
Вижу, наш боцман засуетился на мостике, что-то крикнул вниз, и ему подали мороженую рыбу. Боцман через рубку спускается с рыбой выходит из надстройки лодки в дверь и направляется к медведю на корму. Тот на железную палубу взойти не решается. Запах не тот — соляркой пахнет. Медведь действительно, как в зоопарке, крутится возле кормы. Боцман подходит близко и бросает ему рыбу.
Медведь нюхает рыбу и внимательно смотрит на боцмана. Ему боцман нравится больше, чем мороженая рыба. Все, кто наблюдает эту сцену с борта тральщика и с мостика лодки, разом заорали: «Беги, дурак! Беги, твою мать!» А медведь уже в двух метрах. Тут только боцман соображает, что это не зоопарк и что медведь не шутит. Он поворачивается и бежит к спасительному барбету и стальной двери рубки. Бежит быстро, но и медведь не отстает. На палубу он ступить боится и потому бежит на трех лапах вдоль борта, а четвертой пытается достать боцмана и стащить вниз. Вахтенный офицер на лодке стреляет из пистолета в воздух. Медведь чуть замешкался, и боцман скрывается в двери рубки. Все облегченно вздыхают, секундная пауза — и раздается дружный хохот. Медведь в недоумении (счастье было так близко...) идет к оставленной было рыбе. А на мостик уже подали мелкашку. Вахтенный офицер с мостика лодки стреляет в медведя, попадает ему в зад. Медведь подбирает рыбу и обиженно, не спеша уходит, тряся брезгливо задней лапой, как недовольный кот.
Выстрелы отпугнули медведей, они отошли метров на двести, постояли и начали новый подход, легко переступая по льду. Какое-то странное чувство шевелится в заскорузлой от техники и скоростей душе. Кто это сказал нам, что мы, люди, самые совершенные существа, хозяева на Земле? Что мы можем во имя человека всех съесть и шкуру содрать. Как это мы уверовали в свое божественное происхождение. Нет, здесь, в Арктике, самым совершенным творением был белый медведь и он же был здесь хозяином. Команда подкармливала мишек с высокого борта тральщика, а медведи развлекали нас своим любопытством и неожиданной для всех нас любовью к музыке.
Так продолжалось несколько дней или, лучше сказать, несколько передышек от плавания подо льдом, пока не произошло нечто, смутившее всех, даже самых зачерствевших просоленых мореманов. Один из «геодезистов», видимо, уже не первый раз ходивший во льды, взял с собой в экспедицию двустволку. Взял с целью убить белого медведя и привезти его шкуру домой в Москву. Мы об этом узнали слишком поздно. Рано утром, когда все еще спали, он вышел на лед, подманил медведя рыбой и, пока тот грыз замороженную треску, в упор расстрелял его. То, что неписаный мир был нарушен, как-то никого не возмутило, и матросы даже помогли «геодезисту» затащить медведя на тральщик в умывальник. Медведь оказался огромным, трехметровым. Он занял весь умывальник, и, пока он лежал там неподвижно дохлый, никто этого как бы не замечал, хотя у всех, как потом выяснилось, было неприятное чувство совершенного предательства. Но когда «геодезист» ночью содрал с медведя шкуру, команда заволновалась.
— Пойди посмотри, кого «колдун» убил, — сказал мне Алик. «Геодезистов» на лодке прозвали колдунами, поскольку они колдовали над своими приборами и никого к ним не подпускали. Алик только что спустился на лодку с тральщика.
— Да, я знаю, медведя... — сказал я.
— Медведя? А ты посмотри, — настаивал Алик. Вид у него был расстроенный, и я пошел. Я знал, что медведь лежал в умывальнике. Со снятой шкурой я его не видел и не ожидал такого зрелища. Без шкуры, без головы и без когтей он лежал на спине ободранный так, что я сразу не понял что это медведь. Передо мной лежал труп женщины. Окровавленный ободранный живот, большие груди... Меня замутило. Убить медведя было преступлением перед законом уже в то время, убить медведицу — вдвойне. Конечно, никто за исполнением закона не следил, но так откровенно выставить напоказ свою жертву? Это было слишком. К ужину «геодезист» пришел в кают-компанию с подбитым глазом. Кто-то из моряков не сдержался. До конца плавания в кают-компании никто с «геодезистом» не разговаривал. А мясо медведицы, когда прошел первый шок, все же съели. Мне это казалось кощунством, но жизнь есть жизнь.
Я где-то читал, что самое опасное время для разведчика наступает тогда, когда он привыкает к опасности. Так было и с нами. Мы привыкли нырять под лед и уже не волновались и не перестраховывались. А опасности поджидали нас каждую секунду, хотя мы об этом и думать не хотели. Даже обидно было как-то. Такой поход, а ничего не происходит, рутина: ныряем, идем под моторами экономхода, мерзнем, погружаемся на предел рабочей глубины, делаем замеры, неизвестно для чего, всплываем и снова погружаемся... На эти погружения даже командир перестал выходить из своей каюты. Доверил старпому. Старпом, грузный мужчина с большим, как блин с маслом, лицом был опытным моряком-подводником. И что мне в нем нравилось — не пил в море. Я много повидал отважных людей, выполнявших свой долг, но, к сожалению, почти все они крепко пили. И не потому, что следовали какой-то флотской традиции, а потому, что слишком хорошо знали, на какой технике мы плавали и боялись погибнуть. Они не были трусами, они справлялись с самыми невероятными заданиями (об одном из них и речь), но в конце концов нервы сдавали, и они начинали пить. Но, впрочем, это я знаю теперь, а тогда я не мог оценить опасность, не догадывался о причине пьянства и возмущался в душе: черт возьми, на тебе лодка, люди, а ты пьян?
Идем на глубине 60 метров, ночь, все спят, кроме вахты. Идем под одним мотором экономхода, скорость 2,5 узла. В центральный пост приходит старпом. Начинаем глубоководное погружение. Все по местам. Я слышу, как вахтенный офицер, уступая место у переговорки, говорит старпому: «Нужно перейти на главные двигатели». Старпом отмахивается: «Ничего, и так хорошо». Я думаю, что он не прав, но кто спорит в море с командиром, теперь он командир и это его ответственность. Витя — вахтенный офицер слегка обижен. Я его знаю еще с училища. Витя грамотный подводник, зря говорить не будет. Напрасно старпом пренебрег советом. Проблема в том, что на экономходу скорость лодки слишком мала, чтобы наши горизонтальные рули, как крылья самолета, могли бы нести дополнительный вес. А что этот вес появится — и ежу ясно. На глубине лодку обожмет колоссальным давлением, ее объем станет меньше, вес больше и... интересно что будет?
Я встаю со своего ящика и внимательно слежу за происходящим в центральном посту. А погружение уже началось. Рутина: глубина 70 метров, замеры сделаны — температура, соленость, плотность, пробы взяты, первый отсек докладывает: глубина 80 метров, седьмой — глубина 80, центральный — 80. Взять замеры...
Все идет по плану. На глубине 120 вдруг лодка начинает проваливаться, горизонтальные рули не держат заданную глубину. Погружаемся все быстрее: 130, 140...
Слышу, как скрипят обжатые толщей воды шпангоуты. Первая реакция старпома — дуть! Рули на всплытие! Лодка продолжает проваливаться. «Дуть» — это значит подавать воздух высокого давления в систерны с водой. Это первая реакция любого подводника. На такой глубине, однако, воздух в систерны дуть бесполезно. Газы сжимаемы, и пузырек воздуха оказывается совсем маленьким — не спасает. Спасение только в скорости, тогда наши рули, как крылья, вынесут... «Полный вперед!» — командует старпом, забывая о том, что главные двигатели не готовы. Надо еще на них перейти. Время, время...
Глубина 200 метров. Электрики понимают, что происходит, и работают как черти в пекле. Нервы у всех на пределе, но внешне все спокойно. Витя поворачивается ко мне и, показывая через спину большим пальцем, говорит: «В хорошенькую историю они попали». Будто мы с ним сторонние наблюдатели. Я понимаю его шутку. Он тоже привлеченный, с другой лодки, и мы начинаем беззвучно хохотать. Мы, конечно, сознаем всю сложность положения и смертельную опасность для всех нас, но мы молоды, и жизнь кажется бесконечной. Я ему показываю глазами на старпома. У него отвисла и мелко дрожит челюсть.
